Россия / статьи / О Санкт-Петербурге

О Санкт-Петербурге

 Всяческая «игра в бисер» приобретает в Петербурге необычайно серь­езный характер. Местные образцовые издания последних лет - истори­ческие альманахи «Минувшее» и «Лица», энциклопедические справоч­ники «Храмы Петербурга», «Исторические кладбища Петербурга», «Ар­хитекторы-строители Петербурга» - являют собой образцы долгого за­творнического труда, не подразумевающего громкого внешнего успеха. Они наследуют еще более герметичным самиздатским машинописным журналам 1970-1980-х годов: толстенные тома «Часов», «Метродора», «Обводного канала», «Северной почты», «Митиного журнала», «Сигмы», «Памяти», выходившие тиражом то шесть, то двенадцать экземпляров каждый, напоминали по несуетной тщательности выполнения рукописные своды средневековых монахов. Поэты каждые несколько лет «изда­вали» свои сборники, перепечатанные поклонницами и переплетенные приятелями, и раздавали немногочисленным почитателям. Рок-музыкан­ты первыми в России начали выпускать свои «альбомы», разрисовывая от руки обложки кассет.

Настоящий петербуржец летом гуляет на Островах, его можно встре­тить на солнечной стороне Невского, в Эрмитаже, в верховой аллее Лет­него сада. У него есть излюбленные кварталы (Коломна, юг Петербург­ской стороны, Ямские, округа Инженерного замка), где можно побро­дить с приятелем, поговорить о кипизме или председателе Третьей Думы Хомякове. Чтобы распить бутылочку с давним знакомцем, он готов совер­шить длительное путешествие, но место должно быть специальное: спу­ски к воде у Никольского собора, крыша Петропавловки, двор с бранд­мауэром в Графском переулке. Ему физически невыносимы улицы Парти­зана Германа или Белы Куна. Уж лучше Обводный канал, Нейшлотский переулок, Малая Охта.

Вообще, любовь к городу имеет всеобщий и обязательный характер. Полагается знать не только Росси и Стасова, но Сюзора, Месмахера, Кричинского. Настоящий знаток укажет вам дореволюционное местоположе­ние всех булочных Филиппова, особенно живописные проходные дворы с Невского на Малую Итальянскую, парадные с .сохранившимися витра­жами на Каменно-островском, перечислит главные постройки епархи­ального архитектора Никонова и проводит к лестничному пролету, в ко­торый бросился Всеволод Гаршин.

Петербургская настороженность к любому утвердительному высказы­ванию выражается и в электоральном поведении. Москва любит муж­чин, лучащихся энергией, обаятельных дядек - Ельцина, Попова, Луж­кова. Политики ныряют в прорубь, отфыркиваются, бодро принимают рюмаху. Там больше голосов получают партии известные - НДР, КПРФ, "Единство». Питер предпочитает злоречивых (Собчак, Болдырев), голо­сует не «за», а «против». Так в свое время проголосовали за следователя Иванова (против Лигачсва), потом за Яковлева (против Собчака), потом за болдыревцев (против губернатора), потом опять за Яковлева (против Москвы).

В петербуржце всегда жива идея правил поведения, не подлежащих на­рушению. Даже говорим мы - как пишем: «конечно», «булочная». Всякая безвкусица вызывает мощный, часто неадекватный отпор. Вот Пушкин встречает молодого, явно талантливого критика Николая Надеждина: «Он показался мне весьма простонародным, Vulgar, и безо всякого при­личия. Например, он поднял платок, мною уроненный».

Ахматовой не нравятся «Записки старого петербуржца» Льва Успенско­го. Ну нравится, не правится. Но как зло она его отчитывает: «Как стран­но, что уже через 40 лет можно выдумывать такой вздор. Что же будет че­рез 100? Глазам не веришь, когда читаешь, что на петербургских лестницах всегда пахло жженым кофе. Ни в одном респектабельном петербургском до­ме на лестнице не пахло ничем, кроме духов приходящих дам и сигар про­ходящих господ. Товарищ, вероятно, имел в виду так называемый «черный ход»: но все же черные лестницы пахли в основном кошками».

Ученики Ахматовой общались с малознакомыми людьми часто просто бессмысленно дерзко. Бродский, впервые представленный Ахматовой Лидии Корнеевне Чуковский: «Ваш отец, Лидия Корнеевна, - сказал Бродский слегка картавя, но очень решительно, - ваш отец написал в од­ной из своих статей, что Бальмонт плохо перевел Шелли. На этом осно­вании ваш почтеннейший pere даже обозвал Бальмонта - Шельмоптом. Остроумие, доложу я вам, довольно плоское. Переводы Бальмонта из Шел­ли подтверждают, что Бальмонт - поэт, а вот переводы Чуковского из Уит­мена - доказывают, что Чуковский лишен переводческого дара».

«У меня нет мировоззрения, у меня есть нерпы», - словами Акутагавы мог бы сказать о себе настоящий язвительно-вежливый петербуржец. Как заключает человек, воплощающий петербургский снобизм, - Анатолий Наймам, - его поколению было свойственно «сохранение независимое! и во что бы то ни стало, до какой-то даже оголтелости: прямая шея, прямые плечи, юнкерский взгляд, устремленный в навсегда далекую цель».

Довлатов пишет: «Ленинград обладает мучительным комплексом духов­ного центра, несколько ущемленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язви­тельным господином». Гонор присущ нам, как присущ он в Европе поля­кам, и по той же причине: мы чувствуем нашу относительную бедность и подчиненность столице. Непонятное высокомерие петербуржцев вы­зывает оправданное раздражение москвичей. Но без снобизма, отвраще­ния к амикогаонству, болезненного чувства собственного достоинства мы не были бы сами собой.